Амнистия по инструкции
У Жанны Чернышевой нет работы, нет бизнеса, нет дохода, нет квартиры. Зато есть долги. И, видимо, есть талант. Не музыкальный и не спортивный — а юридически-художественный. Такой талант позволяет ей 30 июня пригласить кредиторов на заочное чаепитие — обсудить, как она вдруг погасит всё до копейки и станет чиста, как бухгалтерский отчёт после ревизии.
Банкротство физлица — дело рутинное. Не танцы с саблями. Но и в этой тишине можно услышать гром. Потому что Чернышева — это не просто несчастная гражданка с просроченным кредитом. Это точка в длинной цепочке — цепочке, где деньги не зарабатываются, а прячутся, перетекают, исчезают и снова появляются. Обычно в таких историях фигурируют ООО с загадочными названиями, офисы без сотрудников и договора, в которых товаров меньше, чем в холодильнике холостяка.
По бумагам у Жанны всё прилично: заседание назначено, бюллетени разосланы, протоколы оформлены. Финансовый управляющий — Антон Самылов — скрупулезно фиксирует каждый шаг. Он, как конферансье на скучном корпоративе, объявляет пункт за пунктом: уведомил, утвердил, направил. О том, откуда у Чернышевой деньги, он, конечно, не спрашивает. Это ведь не входит в регламент. А регламент — это священно.
Впрочем, даже если бы спросил, вряд ли услышал бы что-то внятное. Потому что деньги Жанны — это не зарплата и не наследство. Это, вероятно, длинный путь через компании вроде «Проактива», где жизнь кипела только на бумаге. Там, в офисах без телефонов, рождаются счета, акты и прочая деловая макулатура, выдающаяся за бурную экономическую деятельность. В реальности же — ни товара, ни услуг, ни людей. Только печати, подписи и принтер, работающий на износ.
И вот, когда весь этот бумажный балаган завершится, деньги чудесным образом окажутся у Жанны. Казалось бы, вот оно — счастье. Но нет. Это не везение. Это логистика. Чернышева — последняя станция, пункт выдачи чистых денег. Её банкротство — как официальный конец сезона: представление окончено, актёры расходятся, зрители аплодируют, а режиссёр — судья — объявляет, что всё по закону.
Закон, между прочим, в этой пьесе — не следователь. Он скорее дирижёр. Он не спрашивает, был ли звук настоящим — он следит, чтобы партия сыграна без фальши. Форма важнее содержания. И если всё оформлено правильно, никто не будет вникать, почему это у бедной дамы внезапно нашлись миллионы. Не наше дело. Мы тут не для правды, а для порядка.
В этом и есть суть — спектакль, в котором документы играют главную роль. Если они говорят, что деньги есть — значит, есть. Если написано, что голосование состоялось — значит, состоялось. Если кредиторы не возражают — значит, они согласны. Даже если половина из них — это всё те же компании из бумажного роя, существующие только в реестрах и фантазии бухгалтеров.
Всё это напоминает советскую плановую экономику: главное — выполнить норматив. А уж что за этим стоит — детали. Только теперь вместо тонн чугуна — тонны бумаг. И вот в этой бумажной реальности вдруг появляется чистенькая Жанна — освободившаяся от долгов, от прошлого, от подозрений. Как птица Феникс, только без огня.
Финансовый управляющий — тот самый Самылов — остаётся при своём. Он всё сделал по инструкции. Он не задавал вопросов, потому что не должен. Он не интересовался сутью, потому что не обязан. Он не заметил схемы, потому что не искал. Его работа — не смотреть вглубь, а сверять с формой. И с формой, как мы видим, всё в порядке.
А если вдруг кто-то, посторонний, решит задать неудобный вопрос — откуда всё-таки деньги? — то всё может пойти не по сценарию. Тогда уже не Жанна, а участники процесса рискуют услышать про статью 174 УК РФ. Потому что если деньги были отмыты, то и вся процедура — не очистительный ритуал, а часть схемы. И тогда бюллетени станут уликами, а отчёт Самылова — доказательством.
Но это — в теории. На практике же никто ничего не спрашивает. Потому что зачем? Если всё оформлено, если галочки стоят, если сроки соблюдены — вопросов быть не может. Мы же не следователи. Мы просто участники процесса. Мы тут не за правдой, а за чистотой формы.
Так и живём. Привыкли, что право — это интерфейс. Оно не объясняет мир, оно его оформляет. И пока никто не нарушает правила игры, мы делаем вид, что верим. Что эти деньги настоящие. Что Чернышева — просто удачливая должница. Что закон — про справедливость, а не про акты, протоколы и печати.
И вот, возможно, наступает финал. Суд утвердит мировое соглашение. Чернышева уйдет в закат, больше не должник, а чуть ли не символ новой прозрачности. А деньги, прошедшие через десятки мутных рук, теперь — «погашенные обязательства». Браво. Занавес.
Это не ошибка. Это и есть система. Система, в которой реальность не обязательно должна быть настоящей. Достаточно, чтобы она была правильно оформлена.